Библиотека
Официальный и неофициальный Ислам в Дагестане. Часть 4
Дифференциация "Внутреннего Джамаата": политические и социальные аспекты.
Действия чеченских радикалов давали веские основания считать, что они были заинтересованы в эскалации конфликта между салафитами и правительством, поскольку это означало бы дальнейшую радикализацию Джамаата и его втягивание в орбиту чеченской геополитической стратегии. Между тем, подобная "искусственная" радикализация воспринималась далеко не однозначно самими дагестанскими салафитами, по крайней мере той их частью, которую можно назвать "внутренним Джамаатом" (т.е. члены организации, оставшиеся на территории Дагестана - в отличие от "внешнего Джамаата", который составили дагестанские салафиты, обосновавшиеся в Чечне). По утверждениям некоторых членов джамаата Кизилюрта, акция Хаттаба в Буйнакске, вызвавшая волну репрессий против салафитов, не была согласована с Багауддином и его ближайшим окружением и вызвала у них определенное недовольство. Военное соглашение с С.Радуевым также явилось, вероятно, несанкционированной инициативой некоторых активистов Джамаата. По мнению одного из салафитских лидеров в Кизилюрте, контакты с людьми типа Радуева или Хункар-паши Исрапилова лишь дискредитировали Джамаат. По известным причинам, эта критика не могла быть высказана открыто, однако ее отзвуки заметны в "Манифесте Джамаата", где говорилось: "Если кто-нибудь, будь-то в Дагестане или же за его пределами, вздумает вести по Дагестану военно-политическую деятельность, или проводить любую операцию военного характера, или содействовать подобной акции оружием, финансами либо иными средствами без уведомления руководства Джамаата, минуя Штаб Джамаата, будет расценена как провокация, игнорирование Джамаата и попытка внести раскол в нем и он понесет ответственность за это. Не важно: от отдельной личности ли оно исходит, или от организации, или от целого государства".
Неуклонная эскалация насилия на дагестано-чеченской границе и многочисленные теракты внутри Дагестана в последующие месяцы свидетельствовали о том, что попытка Джамаата удержать контроль над ситуацией в своих руках не принесла успеха. Многие нападения на военные блокпосты и милицейские патрули в районе границы были своего рода "практическими занятиями" или "выпускными экзаменами" курсантов военно-тренировочных лагерей Хаттаба. Хотя многие из этих курсантов были членами дагестанского Джамаата, действовали они зачастую по приказу и личной инициативе своих непосредственных инструкторов. Так, в мае 1999 г. около приграничного чеченского села Гиляны отряд вооруженных боевиков из хаттабовского учебного центра едва не взял в заложники группу депутатов Госдумы РФ, которых Н.Хачилаев пригласил для передачи им освобожденных из чеченского плена российских граждан. Тогда срочно вызванный на место событий Багауддин с трудом сумел сдержать агрессивных "курсантов". По крайней мере с начала 1999 г. независимо от вооруженных сил Джамаата боевые операции против российских военных проводила возглавляемая аварцем Магомедом Тагаевым "Дагестанская повстанческая армия Имама" - военное крыло антироссийской и происламистской "Кавказской Конфедерации".
Сам "Манифест" с его призывами к джихаду и переселению в Чечню также вызвал разногласия среди дагестанских салафитов (что, возможно, и обусловило задержку обнародования этих решений до марта 1998 г.). Немалая часть активистов "внутреннего Джамаата" выступила с критикой "Манифеста", который отражал прежде всего радикализм и бескомпромиссность "внешнего Джамаата". На съезде салафитских джамаатов в Карамахи 5 июля 1998 г. мнения разделились: некоторые амиры не поддержали призывы к войне против России, высказавшись за диалог с властями республики и с Москвой. Многие члены "внутреннего Джамаата" явно были настроены на продолжение легальной мирной деятельности внутри Дагестана, условия для которой, после кратковременного всплеска репрессий, все же сохранялись. Пытаясь сгладить радикализм "Манифеста", они интерпретировали объявленный джихад лишь как средство самообороны и призыв к усилению пропагандистской работы. Не вызывала у них энтузиазма и идея переселения в Чечню. Более того, в 1998 г. появились первые признаки включения салафитов если не в политический процесс, то, по крайней мере, в общественную дискуссию по актуальным проблемам общества. Так, на упомянутом съезде в Карамахи выдвигались, в частности, такие требования, как создание шариатских судов и проведение прямых выборов главы республики. Эти требования практически полностью совпадали с требованиями официального духовенства и традиционалистов, которые были зафиксированы, например, в программе просуфийского движения "Нур" и резолюции организованного ДУМД Конгресса мусульман Дагестана 29 августа 1998 г.
В самом "внутреннем Джамаате" постепенно оформились три основные группировки, действующие достаточно независимо друг от друга и поддерживающие связи скорее с руководством "внешнего Джамаата" и чеченскими лидерами, чем между собой. Одну группировку составили ориентирующиеся на Хаттаба джамааты даргинских селений Буйнакского района, центром притяжения которых было с. Карамахи. Другая группировка, представленная в основном аварскими джамаатами районов Горного Дагестана, считала своим лидером Багауддина. Третья группировка, изначально также ориентировавшаяся на Багауддина, объединяла преимущественно полиэтничные (хотя и преимущественно аварские) джамааты Кизилюрта, Махачкалы, Кизилюртовского, Хасавюртовского и некоторых других районов Плоскости. Различия между этими группировками проявлялись в характере их отношений с дагестанскими властями и Чечней.
В силу ряда причин (выгодное военно-стратегическое расположение благодаря труднодоступному рельефу, высокий удельный вес салафитов среди местного населения, особые отношения с Хаттабом) в центре противостояния между властями и салафитским движением оказался джамаат Карамахи. Его военизированный характер и частые конфликты с правоохранительными органами (характерные также для многих джамаатов аварского Горного Дагестана) заметно контрастировали с относительно мирными взаимоотношениями власти и джамаатов городов и селений Плоскости, если не считать случавшихся там мелких инцидентов с милицией. Так, представители администрации Кизилюрта отмечали отсутствие каких-либо противозаконных действий со стороны членов местного джамаата, и, в свою очередь, стремились не допускать произвола в отношении салафитов. Несмотря на неоднократные требования тарикатистов, местные власти в 1997-98 гг. категорически отказывались закрыть салафитскую мечеть.
Наиболее сильные прочеченские настроения также отличали именно карамахинский джамаат, для которого союз с Хаттабом и Басаевым превратился в важнейшую гарантию его безопасности. В Махачкале, Кизилюрте и вообще на Плоскости преобладал более сдержанный подход: в высказываниях членов этих джамаатов проскальзывает свойственное дагестанскому менталитету восприятие Чечни как "родины беспорядка", как "абрекской вольницы", откуда исходит некая угроза спокойному и размеренному образу жизни дагестанских земледельцев и горожан. Переход Багауддина после эмиграции в Чечню на все более экстремистские и прочеченские позиции не встречал энтузиазма на Плоскости, и его база поддержки внутри Дагестана все больше ограничивалась джамаатами горных районов (особенно Цумадинского и Ботлихского), что подтвердили события августа 1999 г.
Дифференциация "внутреннего Джамаата" имела и социальные корни, на что совершенно справедливо указывает Э.Кисриев, предлагающий различать "ваххабизм бедных" и "ваххабизм богатых". Первый вид "ваххабизма", по его мнению, получил распространение в Горном Дагестане, население которого так и не сумело приспособиться к тяжелым условиям пост-перестроечного развала экономики. Для влачащих жалкое существование горцев "ваххабизм" стал желанным моральным обоснованием отказа от дорогостоящих традиций и обрядов, а также агрессивного протеста против неправедного обогащения правящей верхушки. Напротив, некоторые селения предгорной и равнинной части Дагестана, расположенные вблизи крупных городских торговых центров и сумевшие неплохо интегрироваться в новую рыночную экономику, взяли на вооружение "ваххабизм" прежде всего как знамя борьбы в защиту своих социально-экономических интересов от ненасытной бюрократии и коррумпированных государственных чиновников. Здесь "ваххабизм" выступал, по мнению Э.Кисриева, как идеология изоляции от внешнего мира, стремления отстоять свой привычный образ жизни. Это была не наступательная, а скорее оборонительная позиция: "ваххабизм богатых" не имел склонности к экспансии, не призывал к свержению правящего в Махачкале режима. Данная схема не объясняет, однако, упомянутых различий в политическом поведении салафитов Плоскости и Кадарской зоны, представляющих вроде бы один и тот же "ваххабизм богатых". Если же радикализация карамахинского джамаата была спровоцирована лишь репрессивными действиями властей, то почему аналогичный сценарий не получил развития на Плоскости?
КАРАМАХИНСКИЕ САЛАФИТЫ:
МЕЖДУ САМООБОРОНОЙ И ПОЛИТИЧЕСКИМ ВЫЗОВОМ ГОСУДАРСТВУ
История джамаата Карамахи представляется наиболее противоречивой и сложной для оценки. С одной стороны, поведение этого джамаата во многом действительно соответствовало не столько сепаратистской или экспансионистской, сколько изоляционистской логике: "оставьте нас в покое и дайте нам жить по-своему". В нарушение протокола от 1 сентября 1998 г. карамахинцы так и не позволили милиции вернуться на территорию своего села, что, впрочем, вполне объяснимо печальным опытом взаимоотношений с местными милиционерами в прошлом. Но верно и то, что после подписания протокола карамахинцы не предпринимали никаких явных антиправительственных акций. Деятельность местной администрации Карамахи продолжалась, хотя джамаат частично занял ее здание и ограничил ее полномочия лишь решением хозяйственных и земельных вопросов. Тем не менее, по некоторым свидетельствам, салафиты даже помогали администрации собирать налоги. Интересно, что действовавший в Карамахи исламский суд был назван "Верховным шариатским судом РФ", что можно было интерпретировать как косвенное признание "независимой исламской территории" все же частью Российской Федерации, несколько смягчающее "сепаратистский" имидж местных салафитов. По некоторым сведениям, накануне выборов в Народное Собрание в марте 1999 г. джамааты сел Кадарской зоны обсуждали вопрос о делегировании своего представителя в парламент при условии создания на их территории единого избирательного округа, что означало бы важный сдвиг в направлении включения салафитов в общественно-политическую жизнь республики.
Так или иначе, салафиты имели определенные основания гордиться результатами своей "независимости": в селах Кадарской зоны, например, они сумели без помощи милиции, лишь путем строгого применения шариатских наказаний, практически ликвидировать преступность. На фоне разгула криминала, все более широкого распространения пьянства и наркомании в республике салафитские анклавы действительно выглядели островками стабильности и относительного благополучия. Беспристрастного наблюдателя здесь могло смутить лишь одно: не сопровождалось ли установление салафитского порядка в селах притеснением инакомыслящих, нарушением их традиционного жизненного уклада и принуждением следовать поведенческим и иным канонам "чистого ислама"? Несомненно, вначале сопротивление салафитской гегемонии в Кадарской зоне существовало, однако трудно однозначно сказать, в какой степени оно исходило от простых верующих, недовольных навязыванием салафитских обычаев, а в какой - от непримиримых тарикатистов и криминальных элементов, интересы которых салафиты, в отличие от коррумпированной милиции, учитывать не желали? Сравнение процессов введения шариата в Карамахи и Кировауле говорит о том, что последнюю версию нельзя исключать. Кадарская зона, в отличие о Кироваула, входила в сферу интересов влиятельных полукриминальных групп (прежде всего "каспийской мафии"). Кроме того, значительная часть тарикатистов Кадарской зоны принадлежит к группировке Саид-Афанди, тогда как в Кировауле было распространено влияние менее враждебного к салафитам шейха Таджуддина Хасавюртского. В конце концов, какая-то часть сельских общин вполне могла предпочесть стабильность и порядок, предлагаемые Джамаатом, - даже ценой некоторого ограничения свободы слова и поведения. Как одно из воплощений мечты о "твердой руке", шариат "по-ваххабитски" становился социально все более приемлемым.
Однако деятельность джамаатов Кадарской зоны постепенно приобретала черты все более открытой политической конфронтации с властями. В марте 1999 г. они так и не допустили проведения на своей территории выборов в Народное собрание и референдума о введения поста президента республики. Этот шаг один из лидеров карамахинского джамаата Джарулла Гаджибагомедов объяснял тем, что местная община был лишена возможности делегировать в парламент республики своего представителя. Однако нельзя исключать, что за этой дипломатичной формулировкой скрывалось все то же последовательное и принципиальное неприятие руководством Джамаата любого политического взаимодействия с "неверным" режимом. Гораздо более откровенное и, видимо, близкое к действительности изложение позиции Джамаата было дано в письме, направленном его лидерами руководству республики в ответ на призыв не срывать выборы. В послании Джамаата отмечалось, что поскольку Конституция и многочисленные законы республики не способны навести элементарный порядок, в Дагестане следует установить законы шариата, "как это сделано в селах Карамахи и Чабанмахи". Представители карамахинского джамаата выражали твердую решимость распространять свои идеи и свой порядок "и на другие территории", используя для этого собственные средства связи, поскольку, как они указывали, доступ к СМИ им по-прежнему был закрыт. Карамахинцы еще раз подтвердили свое недоверие правоохранительным органам, назвав их "марионетками в руках ДУМД", и пообещали применять оружие в случае каких-либо провокаций, а также продолжать обучение молодежи в военных лагерях Чечни, Пакистана и Афганистана.
Эти заявления джамаата не оставались только на бумаге. В Карамахи заработало местное исламское телевидение, которое, наряду с религиозным просвещением, занималось также откровенной антиправительственной пропагандой. В окрестных горах действовал полигон для военно-спортивной подготовки молодежи. Салафитское медресе в г.Губдене, расположенном недалеко от Кадарской зоны, было превращено в еще один недоступный для милиции "независимый исламский объект". Джамаат постепенно приобретал характер военизированной организации с предельно жесткой внутренней дисциплиной. Учащимся салафитских медресе в Карамахи и Губдене после окончания краткого (20 дней) курса обучения основам ислама предлагалось пройти военную подготовку. Те, кто соглашался, после такой подготовки и сдачи "экзамена" (обычно заключавшегося в нападении на пограничный блок-пост российских войск, которое тщательно фиксировалось видеокамерой), получали личное оружие и с этого момента уже не могли добровольно покинуть ряды джамаата. Они могли вернуться в родные места и заниматься своими делами, однако по первому сигналу должны были прибыть для участия в "джихаде". При попытке скрыться или уклониться от приказов руководства Джамаата этих "военнообязанных" могло ожидать суровое наказание. Карамахинская модель достижения "независимости" служила вдохновляющим примером для других салафитских джамаатов, особенно в Горном Дагестане, где они также приступили к постепенному вытеснению милиции с территории своих сел.
Бойкот выборов был крайне болезненно воспринят правительством, которое не могло ничего противопоставить столь очевидному унижению достоинства государственной власти. Провозглашенная джамаатом Карамахи декларация означала фактический отказ от сентябрьского протокола, согласно которому салафиты обязались не совершать антиконституционных действий и способствовать нормальной работе государственных органов на территории своих сел. Что заставило джамаат бросить правительству столь демонстративный вызов?
Одной из причин, возможно, послужило ослепление собственной силой. С самого начала власти избрали в отношении джамаата вдвойне ошибочную тактику, раздражая салафитов зачастую необоснованными преследованиями и, вместе с тем, не предпринимая никаких серьезных мер, чтобы предотвратить потерю контроля над ситуацией в Кадарской зоне. Между тем, наблюдая за бездействием и нерешительностью властей, и неоднократно убеждаясь в том, что при появлении хорошо вооруженных салафитов милиционеры предпочитают ретироваться, а не выполнять поставленные задачи, салафиты постепенно оказались в плену у ложного впечатления, будто дагестанский режим настолько ослаб, что достаточно лишь слегка толкнуть его и он неизбежно рухнет. Протокол от 1 сентября означал для карамахинцев возможность выиграть время для подготовки к следующему раунду противоборства с режимом, который они считали неизбежным, и который мог положить начало осуществлению их надежд. Кроме того, ужесточение риторики и политического поведения карамахинских салафитов весной 1999 г. могло также явиться отражением начавшегося перехода "внешнего Джамаата" и его союзников из КНИД к практической подготовке широкомасштабной войны против России и дагестанского режима.